Глава η’(восьмая)
Апатия

    Неумолимо приближавшаяся зима, о чем было как-то непривычно вспоминать после жарких дней в Майами, еще вчерашним днём дала о себе знать, а ночью еще раз не поленилась напомнить. Не успевая образовать даже самую тонкую пелену насыпи, тут же таявший снег как фантом появлялся и бесследно исчезал, словно осторожничая со своим проявлением. За окном заметно похолодало, и даже слабое солнце, выглядывающее сквозь пушистые заросли облаков, не особо спасало ситуацию.
   - «Осенняя пора, очей очарование»… - прозвучал мечтательный голос рядом с Сиднеем, комментируя происходящее на улице. – Сид, ведь и правда, - очарование, - скажи?
   - Угу, - безразличным тоном откликнулся тот, даже не шелохнувшись в ответ.
   - Знаешь, Пушкин тоже очень любил наблюдать за такой погодой. Не яркое солнце, не облачный занавес, а именно что-то среднее.
   - Я очень рад за него, - всё так же безучастно отозвался парень, продолжая сверлить полуприкрытыми глазами оконное стекло и то, что оно открывало к обозрению. Впрочем, хоть ноябрьский пейзаж не вызывал у юноши ни малейшего интереса, тот уже на протяжении всего академического часа неотрывно разглядывал его, подперев подбородок ладонью. Его лицо не выражало никаких эмоций, кроме нескрываемого равнодушия ко всему происходящему.
   На сегодняшнем уроке мировой литературы они проходили русских писателей. Наверное, этим и объяснялись цитата и ностальгические воспоминания подруги, сидевшей справа. Сам Сид не забыл стихи и Пушкина, и Лермонтова, - благодаря своей бабушке он был знаком с шедеврами этих поэтов и с творчеством русских авторов в целом. Он даже бы поправил учителя, неверно проговорившего строки из поэмы «Полтава» (судя по всему, её вообще не смогли целесообразно перевести), но не сделал этого. На данный момент Сидней абсолютно не был заинтересован в чём-либо, в том числе и в правильности произношения стихов той культуры, к которой он частично принадлежал.
   - Когда на него накатывала меланхолия, он также сидел и неподвижно смотрел в окно, бывало даже часами, - продолжала Эва, однако Сид, слушая ее, по-прежнему оставался индифферентным. – Я как-то спросила его, что он чувствует, когда им овладевает апатия. Как ты думаешь, что он мне ответил?
      - Понятия не имею, - ответил Уоррингтон, едва заметно пожав плечами. Однако после этого ответа до его ушей донёсся вздох своей соседки по парте, выдерживавшей паузу. Ненадолго замолчав, взвешивая мысли в голове, Эва будто не решалась сказать то, что хотела. Стоило ожидать, что это что-то действительно серьезное, либо она специально драматизирует, чтобы навострить его внимание. Без разницы, пусть говорит, что хочет.
   - Он сказал, что хуже ее ничего никогда не испытывал. Хуже любой грусти, любой ненависти. Живая смерть, - тихо произнесла муза, и американец наконец к ней повернулся.
   - Живая смерть? – спросил он, впервые за весь урок проявив к чему-то интерес. Эвтерпа кивнула, подняв глаза на парня.
   - Именно. Когда ты живешь, но понимаешь, что уже мертв. Ничего не хочешь, ничего не требуешь, никого, никому, никто… Мертвое существование, ни имеющее ничего общего с жизнью.
   - Это он так сказал?
   - Это так и есть, - констатировала она и взгляд ее чуть погрустнел и устремился вниз. – Апатия… Врагу не пожелаешь.
   Прозвеневший звонок с урока поставил точку в их разговоре, и девушка заметно повеселела. Встав одновременно с половиной присутствующих, она спешно сгребла материалы по уроку в охапку.
   - Пойдем на ланч, - улыбнулась Эва, тормоша за плечо друга, всё ещё смотревшего в окно. – Я жуико голодная! – она подождала, пока Сид не поднимется и отправилась в сторону выхода, стараясь идти медленным шагом, чтобы парень от неё не отстал. Тот в последний раз глянул на ноябрьский пейзаж и последовал за Эвой в направлении школьного кафетерия.
   «Живая смерть? – пронеслось вдруг у него в голове, пока они молча пересекали коридор. – Ну уж нет. Несмотря на все, я еще жив. Наверное. Хотя, это уже неважно».

* * *
   В отличие от остальных помещений, кафетерий оказался на редкость теплым, возможно, благодаря скопившимся в нем голодным старшеклассникам и их копошению. Оживленная беседа в нем царила повсюду – после каникул всем было что обсудить, за исключением одного стола, где общих тем, по всей видимости, не находилось.
   - Так, вы оба, ну что с вами такое? Вот как хотите, а я не поверю, что вы оба не голодные.
   Слова принадлежали Эве, и Оскар почувствовал на себе ее сопутствующий недовольному тону взгляд.
   - Я плотно позавтракал, так что ты на этот счет не беспокойся, - улыбнулся он, снова уткнувшись в PSP и продолжая время от времени нажимать на кнопки. И все бы ничего, только экран портативной приставки в его руках оставался пустым, и парень лишь демонстративно делал вид, что играет.
    На самом деле немец тянул время и напряжённо размышлял, как ему стоит поступить для решения возникшей проблемы. Ещё в Майами он понял, что из-за событий на волейбольной площадке их дружбе с Сидом может наступить конец, если уже не наступил. Его опасения сбылись не в приемлемой манере, - лучший друг, почти брат, пропадавший остаток каникул в собственном номере, по возвращению не стал устраивать громких разносов, не принялся выкидывать непредсказуемых фокусов, а попросту затих. И это пугало Джунгивальда куда больше, - теперь он точно не мог понять, что нужно сделать, чтобы помириться с американцем. Хотя вроде бы они и не ругались, но и как прежде тоже уже ничего не происходило. С тех пор, как миновал тот случай, он не сказал другу почти ни слова - попросту не знал, что говорить и как извиняться. Понятное дело, тот поцелуй с Дитой сильно задел «братана», но сейчас он выглядел так, будто ему было на все наплевать. И что тут сказать, как объяснить, что её пришлось целовать, что она сама захотела? Что, в конце концов, он сделал это ради Терпы, а не чтобы насолить ему, о чем бы Оскар в жизни не задумался? Совесть терзала его как стервятник гнилую плоть.
   «Да и сам Сид не такой, чтобы взять простить …» - подумал О-Джун, чуть приподняв взгляд на сидевшую рядом Эву, которая всеми силами старалась хоть как-то скрасить положение, поддерживая беседу.
   - Да, Оскар, забыла сказать, ты так загорел, пока мы там были… - произнесла она беззаботным тоном, накручивая на вилку спагетти.
   - Считаешь? По-моему я как бледный был, так и остался, – ответил он, с опаской поглядывая на Уоррингтона. Тот был всецело поглощен ноутбуком, без которого, несмотря на все запреты в школе, немец его ни разу не видел.
   - Кто тут еще бледный… - хмыкнула Эва, пожимая плечами и тоже устремив взгляд на блондина.
   - Не на меня ли намек? – не отвлекаясь от ноутбука, произнес Сидней, и, услышав в ответ на тишину, продолжил. – Не люблю много солнца. Особенно в последние дни.
   - Ага, с учетом того, что в последние дни было облачно, - ухмыльнулась девушка, явно ожидая негативной реакции в свою сторону. Но её не произошло. Сид даже не посмотрел на неё, как сделал бы прежде, даже не усмехнулся.
   - Разницы тут никакой, - отозвался тот, словно из другого мира. И Оскар, наконец, решился моментально осознав, что сейчас надо что-нибудь произнести, другого шанса за весь перерыв уже, вне всякого сомнения, не будет. Парень судорожно сглотнул.
   - Братан, я что тебе хотел сказать... – с натянутой улыбкой заговорил брюнет, стараясь перестать часто моргать и успокоить заметавшийся как шарик в лототроне взгляд. – В среду наши в баскетбол играют, не хочешь пойти, посмотреть? Ну и заодно поржать, как они в очередной раз выставят школу на последнее место в городе?
   - Зачем? Хочешь посмотреть на стадо – выйди в поле, а не в грязный спортзал, – ответил Уоррингтон, не удостаивая друга взглядом: продолжал постукивать по клавишам, хотя в его глазах, как заметил Джунгивальд, не светилось намёка на увлечённость. – В среду мне надо готовить реферат по физике, так что Эва с тобой сходит, если так принципиально. Или… эта, как ее, в одном классе с нами учится, ее спроси…
   - Тесты по английскому, - громогласно раздался знакомый пронзительный голос над головой Оскара, и тот мгновенно узнал его, обреченно повесив голову. Ну что она тут забыла? Сейчас, может, разговорились бы, все уладили – так нет, приспичило ей появиться. Парень бросил обеспокоенный взгляд сначала на друга, потом на нависшую над ними Диту и пришел к заключению, что оба подсознательно договорились не замечать друг друга. Сид спокойно делал вид, что ничего не слышал, да и сама француженка смотрела исключительно на правую сторону стола, то есть, на самого О-Джуна и Эву, а на левой же стороне для нее будто бы никто не сидел. В одной руке брюнетки было два листка, расположенных веером, а в другой она держала третий, по всей видимости, ее собственный.
    - Оскар, мог бы и подготовиться, шестьдесят пять – это стыдно! – высокомерно произнесла девушка, протягивая ему работу. Эвтерпа, вытащившая свой лист из ее рук сама, с удовольствием разглядывала результат – сто баллов, как всегда, английский она знала лучше своих пяти пальцев. Но Оскар сейчас не столько переживал по поводу оценки по так и не освоенному им как следует языку, сколько из-за размолвки, произошедшей, как он окончательно убедился, по его вине. Та набирала обороты, и, судя по всему, нешуточные.
   «Черт, ну что такое…» - опершись лбом о верхние фаланги пальцев, подумал Джунгивальд, отвернувшись от друзей. За спиной послышался звук закрывающегося ноутбука, щелчки замка портфеля и затихавшие с течением времени шаги.
   «Я все-таки последняя сволочь», - сделал он для себя неожиданный вывод, комкая лист бумаги в отчаянно сжатом кулаке.

   Сид мерил шагами коридор, пробираясь сквозь остатки толпы старшеклассников, разбредающихся по кабинетам. Взгляд юноши был обращен себе под ноги, двигался он со скоростью примерного двоечника, знавшего о тесте в начале первого урока и нарочно замедлившегося до черепашьих шагов, чтобы «случайно опоздать». Однако на такое решались только самые заядлые бунтари – активные прогульщики и ненавистники школьных заповедей – эти твердо знали, чего хотят этим добиться. Но Сид никогда не был бунтарём и не имел этого знания… может быть, поэтому за отсутствием «опыта» он не мог разобрать ни цель, ни направление своего движения, да и по сути не считал это нужным. Главное совершил – без тени эмоций на лице вышел из кафетерия и сейчас делал вид, что направляется к кабинету. А на самом деле его путь лежал домой, так как юноша решил, что на последний урок, химию, не идти.
   Ещё в Майами, после того случая, на душе Сиднея поселилась приторная кислая обремененность. Она бессовестно повисла наковальней на сердце юноши, никак не давая ему ни секунды покоя. Больше всего он хотел тогда негодовать, бесноваться, кричать и рвать на себе волосы от безысходности, чтобы хоть как-то сбросить себя этот непомерно давящий груз, этот скопившийся ком ненависти, раздражения и отвращения, хоть раз через выброс злости и ярости отпустить его от себя… и в итоге ком превратился в лед совершенного безразличия, сковавший его сознание и заставив отстраниться от всего, что его когда-либо интересовало. Будто ему вкололи порядочную дозу наркотического анальгетика, и вся боль, которую он чувствовал до этого, мгновенно стихла, и теперь не имела над ним власти. Однако обезболивающее в виде нахлынувшей апатии, освободив от горечи, лишь сильнее угнетало его затуманенный разум. И всё время до возвращения в Чикаго Сид, осознавая ситуацию, отчаянно старался взять ситуацию под контроль, но не мог совладать с приторным ватным чувством. Не мог пошевелиться, сдвинуться с места, снисходительно улыбнуться и сказать самому себе «Ну ты и придурок». Не мог очнуться от холодного тумана сна наяву, не мог проснуться и сделать шаг вперед не по инерции, широко раскрыв глаза навстречу свету, чтобы в них замелькал живой блеск. Он не чувствовал собственной души… лишь холодное пустое тело, которому уже не нужно было ничего. Он пытался хоть как-то затеплить душу, даже отшучивался про себя и вспоминал о том, что чувствовал к Дите раньше… Ничего не выходило. А потом настал момент, когда Сид устал стремиться к возвращению в нормальное состояние, и перестал что-либо предпринимать. И вот тогда лёд в его сердце… нет, не растаял, он попросту исчез в бездну, куда-то туда, откуда нет выхода. И безжалостный холод сменился полным равнодушием ко всему, что окружало Сиднея. Наверное, он навсегда забыл о том, как умеют греть ласковые лучи преданных чувств, насколько приятно нежное и блаженное ослепление влюбленности… нет, он даже не утруждал себя рассуждениями об этом. «Апатия… Живая смерть…» - пронесся в голове мелодичный голос, так же, как и до этого, пытавшийся что-то изменить, спасти, вытащить из захлопнувшегося капкана. А что менять? Ничего и не осталось… Лишь черная бездна беспощадной апатии. Безжалостная пустота, отражённая в безнадежно тусклых янтарно-карих глазах. Лишённое жизни и неподвижное лицо. Тело, словно застывшее в оцепенении, ставшее мраморным изваянием, пустым и бессердечным… Вот что значит, жить и быть мертвым одновременно и оставаться к этому полностью безразличным… как и ко всему остальному.
   «Ну вот и все. Если я умер – осталось только закопать, - пришёл к финальному умозаключению Сидней, и неожиданно парню надумалось прогулять последний урок. Будь он прежним Сиднеем, рассудок категорически отказывался бы совершить такое преступление, ведь «прежний Сид» в жизни бы не задумался о прогуле. Но сейчас он молчал, и больше его хозяин не видел перед собой препятствий.
   - Ты ведь Сид Уоррингтон, да? – внезапно раздался непривычный голос рядом с парнем, выведя Сиднея обратно в пучину реальности. Похоже, препятствие всё-таки появилось. – Можно на пару слов?
    Юноша поднял глаза и, словно очнулся ото сна, огляделся вокруг. И угораздило же его остановиться прямо посреди коридора! Конечно, большая часть старшеклассников уже схлынула и разметалась по разным крыльям здания, но часть коридора всё ещё была оккупирована ими, несмотря на то, что до конца перемены оставалось не так много времени. Целая свалка сверстников. Вальяжно расположившаяся на полу вблизи стены куча их копошащихся тел, совсем недавно шумная и невозмутимая, застыла будто в оцепенении, превратившись в подобие бесформенной пестрой скульптуры.
   Сид почувствовал, как несколько мигающих точек сверлят его своими взглядами, полными острой неприязни. Все компаньоны располагались тесно друг с другом, девушки по большей мере в объятиях парней, хоть парни и преобладали в количестве, к одному из них жались сразу три третьесортные «мигрантки», как именовал подобного рода девушек Уоррингтон. Такие меняли бойфрендов чуть ли не по два раза в неделю – клеились к набиравшим высоту, постоянно «мигрировали» от скатившихся с пика популярности, успевали не раз переспать с теми, кто превосходил остальных по крутости, и потом перебегали к новой «звезде». «Мигрантки» вообще вызывали у Сида невыносимое презрение – одно их присутствие вызывало неприязненные ощущения, от которых хотелось забыть о любой галантности и объяснить их новому идолу, что это всего лишь дешёвые фанатки. Хотя, что-что, а по этому поводу Сидней на данный момент не задумывался. Он только отметил про себя, что сейчас на пике славы, судя по вниманию «мигранток», красовался нападающий школьной баскетбольной команды по имени Джейк Адамс – смуглый высокий парень, известный невероятно заносчивым нравом. Забил решающий гол, впервые за всю историю школы вывел их команду из отборочных туров на основной чемпионат города – и все, герой. Блондин столкнулся с баскетболистом взглядами – последний отчего-то с недовольством и некоторым изумлением рассматривал его. Взгляд же Сида, в свою очередь, ничуть не изменился, и не приобрел хотя бы оттенка жизненности. Одноклассники… Да, он знал их уже много лет, но давно стал ненавистен им, и хотя это не было взаимным, юноша их также не жаловал и в целом преспокойно мирился с этой ролью. Теперь же парню было абсолютно наплевать на их чувства – для него эти люди превратились в обычную блеклую массу без лиц и имен, а взгляды тех из них, кто находился сейчас в коридоре, не несли для юноши никакой смысловой нагрузки. Кто они такие для этого? Кто он такой? Да нет никакой разницы.
   - Я Уильямс, Эрик Уильямс, – настойчиво продолжил доброжелательный голос над ухом Сиднея, наконец, обратив на себя полное его внимание. Тот сразу заметил странную особенность – впервые, чтобы заглянуть в лицо человеку, ему не понадобилось наклонять голову, а, наоборот, пришлось даже чуть приподнять подбородок, так как стоявший перед ним двенадцатиклассник был чуть ли не в семь футов ростом, а такие Сиду встречались не каждый день. – Я к вам не так давно перевелся, так что, видимо, нет ничего удивительного в том, что мы не знакомы. Мне уже о тебе рассказали, так что не удивляйся, что я тебя знаю, – новый знакомый дружелюбно улыбнулся.
   Уоррингтон молча смотрел на него, припоминая, что действительно редко видел в школьных коридорах этого вполне приятного по первому впечатлению темноволосого юношу спортивного телосложения. Краем уха американец слышал, что Уильямса перевели в Веллер из школы со спортивным уклоном, и не обошлось без участия всюду сующего свой нос физрука, заинтересованного в поднятии статуса школы на соревнованиях.
   – Сид, - продолжал Эрик, - друг, слушай, есть минутка? Нужно поговорить, если ты не спешишь.
   «Поговорить? Что это манера, едва познакомившись уже называть меня «другом»? Прямо как Оскар», - вяло подумал Уоррингтон, разглядывая спортсмена. Надо же, хоть и в мыслях, но впервые он назвал немчика по имени.
   - У нас разве есть общие темы для разговора? – как бы между прочим поинтересовался Сид. Уильямс покачал головой и панибратски хлопнул парня по плечу. «Бесформенная масса» сбоку тем временем пришла в движение, в особенности благодаря поднявшемуся на ноги состоявшемуся герою баскетбола, что Сидней невольно успел заметить боковым зрением. Вид у «короля» переменился и уже стал не просто нелицеприятным, а по-настоящему озлобленным. Эрик, тем временем, продолжил разговор.
   - Я очень на то надеюсь. Или хотя бы на чисто дружескую солидарность, если для тебя это приемлемо. – Уильямс старался говорить с ним в благосклонной манере, но с первой же минуты разговора в его речи начала прочувствоваться какая-то зажатость, видимо, он начал верить слухам, что Сидней немного «не в себе» и от общения с ним мурашки бегут по коже, но все-таки старался не предаваться наваждению. – Выслушаешь?
   - Эрик, ты же не собираешься?.. – встрял в разговор звездный Адамс, кидая звериный взгляд на ведущих диалог. Даже не поворачиваясь к нему, Сид прекрасно почувствовал ожог от бешеных глаз. Да, и кто тут ещё не в себе?
   - Джейк, успокойся ты. Я же уже сказал вам, что перебрал все варианты… - начал было Уильямс, но провокатор тут же вцепился в его рубашку и встряхнул  его. Джейк, как отметил для себя блондин, наблюдая за перепалкой, был ростом на порядок ниже Эрика, но бунтовался как разъяренный лев, пока более спокойный Уильямс пытался сгладить ситуацию.
   - Да ты посмотри на него! Вот как ты себе представляешь, что ОН будет играть в баскетбол?! Да он же ботан, ни разу в жизни не ходил на физ-ру и даже мяч в руках не держал!
   - Успокойся, - осадил капитан взбесившуюся звезду и резко оттолкнул от себя. – Я даже не объяснил ему…
   - Нет, капитан, не успокоюсь! – перебил Эрика Адамс, заорав ещё громче. – Ты хоть понимаешь, что это, твою мать, чемпионат города?! И мы уже опозоримся, когда возьмём этого дебила в команду!! Из-за него над нами все будут ржать! Да с ним ни наши, ни другие играть не станут, а просто размолотят, он же последний выродок!
   - Заткнись! – Эрик (который, как выяснилось, являлся капитаном баскетбольной команды), толкнул Джейка Адамса в плечо, заставляя его успокоиться. – А теперь послушай ещё раз. Нам нужен хотя бы один запасной игрок. Если у нас его не будет, мы вообще не попадём на чемпионат. И ты, герой хренов, уже не сможешь там выступить и покрасоваться перед девками, забив пару голов! И тогда над нами точно все будут ржать. Я опросил тех, кого смог, - никто не хочет хотя бы просто побыть на скамейке запасных…
   - Вообще-то я тоже не хочу, - вставил Сид, наконец, разобравшись, в чём дело. Вот оно что! Его собирались пригласить в баскетбольную команду, которую он минут пять назад назвал «стадом, гоняющимся по полю», тем самым выразив своё отношение к спорту в целом. Ну да, если раньше от предложения капитана его бы всего передёрнуло, то сейчас он даже не проявил интереса ни к спору, ни к возможности школы прославиться на чемпионате. В любом случае отказался бы, что только что сделал.
   И это вызвало бурную реакцию у одного из присутствующих в коридоре… и она стала весьма и весьма неожиданной.
   - Ну что я тебе говорил? – истерично захохотал Адамс, чуть не повалившись на спину, вздрагивая. – Пригласил… слабака и чмошника?! А он вновь показал, какой… слабак и чмошник!
   Что ж, этого стоило ожидать, когда-нибудь волна насмешек и недовольства все равно бы накрыла Уоррингтона, и он всегда был к этому готов. Пара кислотно-едких фраз – и любой обидчик мгновенно затыкался. Но сейчас у парня даже мысли не было этому противостоять, ни единого ехидного комментария внутреннего голоса. Пусть говорят, что хотят.
   - Уймись уже, – с неприязнью покосился на него Эрик и повернулся к несостоявшемуся игроку команды. – Сид… ты хорошо подумал? Первая игра в среду, но за два дня ты ещё можешь хоть чему-то научиться. Первая тренировка сегодня же…
   Его вновь прервал Джейк, который после этих слов заржал ещё оглушительнее. И всё-таки рухнул на скамью, чуть не придавив сидевших там «мигранток». Но продолжил свой дикий и истерический хохот.
   - Мать твою, Уильямс, совсем мозгов лишился?! Да он же… - его вновь передёрнуло от конвульсий, - он же никогда не сможет играть в баскетбол! Лох – это судьба!
   - Не обращай на этого придурка внимания, - сказал капитан, махнув на Адамса рукой. – Так что, ты хорошо подумал? Будешь играть в чемпионате города?
   - Я вроде ясно все сказал, - ответил Уоррингтон, и ни единого мускула не дрогнуло на его лице. – Счастливо.
   И он, обойдя Эрика сбоку, отправился дальше по коридору. И наверное мгновенно забыл бы о происходящем, если о себе в который раз не дал знать эта бешеная звезда баскетбола.
   - Да, Сид, правильно, вали отсюда, – хохот вдруг куда-то пропал, и в голосе Адамса возникли странные нотки. – И навсегда останешься чмошником и последним слабаком в нашей школе!
    - Повторяешься, - вслух сказал Сид, на мгновение притормозив, но, опять же, без намёка на эмоции.
    - Чё ты сказал?! – взвился Адамс, и за спиной послышался нарастающий топот. – Ты чё вякаешь… - далее баскетболист уже совсем озверел и оттого не мог выговорить ни слова. Уоррингтон обернулся, почувствовав всю ненависть, исходящую от накинувшегося на него Джейка, но того уже схватил поперёк пояса капитан и несколько других парней и тем самым спасли Сиднея от неминуемых кулаков бешеного товарища по команде.
    - Пусти меня! – сотряс коридор мощный рык, от которого завопили «мигрантки». – Я так наваляю этому… - опять явно подразумевалась та же фраза. Снова повторяется. Джейк чуть ли не в буквальном смысле был похож на животного, и он только что это продемонстрировал. Да чего там, продолжал демонстрировать, извиваясь в сильных руках капитана и даже стараясь его ударить, чтобы вырваться и осуществить задуманное. – Я так наваляю тебе по твоей смазливой роже, сопляк, что ты никогда больше не встанешь!!! Лучше держись от меня и от баскетбола подальше, понял?!!
   Сидней лишь пожал плечами. Он понимал, что именно его молчание в ответ и апатичная реакция ещё больше выводили Джейка из себя. Вроде бы ничего обидного Сид не говорил… да и вообще его молчание по логике вещей должно заставить бешеного героя утихомириться. Но он не просто молчал, как-то у него это так получалось, что Адамс чувствовал себя оскорблённым до глубины души. Джейк ненавидел его за то, что он такой слабак… и за то, что оставаясь таким, Уоррингтон каким-то образом умудрялся избежать всего самого плохого, что может для него (по мнению баскетболиста) случиться в жизни – те же кулаки должны быть для этого угрозой, страхом, а он не боялся. Впрочем, чего было бояться, когда ему на всё наплевать – в том числе и на разъярённых психопатов?
   Капитан, всё ещё удерживая орущего Адамса, лишь с сожалением взглянул на несостоявшегося игрока. Тот кивнул ему – мол, спасибо, что выручил – и, повернувшись, отправился дальше, в сторону выхода, под крики не пришедшего в себя «героя». Неужели всё дело было только в ненависти или это баскетбол так портит нервную психику человека? Хотя нет, вроде Эрик «нормальный чувак», как выразился бы Оскар. Да, раздражался из-за неадекватной реакции Джейка, но тут только глухой не обратил бы внимания на такие истерики. Или тот, кто ко всему безразличен. Да, именно так.
   Уже на Т-образном повороте коридора, Сид краем глаза заметил, как капитан стоит к нему спиной, а сквозь Эрика по-прежнему пытается прорваться упрямый Адамс. И ещё там были только что появившиеся из кафетерия Оскар и Эва, услышавшие, что в коридоре происходит что-то не то. Не поинтересовавшись, чем закончится это их вмешательство, Сидней завернул к своему шкафчику и, по инерции вытащив оттуда пальто, тут же надел его и начал застегивать пуговицы. Тем временем прозвенел звонок, унесший с собой назойливый шум перемены. Тишина. Парень устало закрыл глаза и вздохнул.
   «Я ведь и правда уже мертв… Да, ни капли не чувствую себя живым, а даже если это и живой, то всё равно не хочу им быть…» - Сид закрыл дверцу и вдруг ни с того ни с сего почувствовал слабость и прислонился к шкафчику предплечьем. Ему показалось, будто всё тело пробила колкая дрожь... и тут же словно очнулся ото сна. Наверное, этой ночью он не выспался как следует. Что ж, это можно исправить.
   Сид отпрял от холодного металла, заслышав шаги за спиной, неспешно повернул голову. «Даже если учитель, - пронеслась мысль, – пусть делает, что хочет, пусть даже исключит за первый и единственный прогул». Но, если верить идеально развитому боковому зрению, это был не он. Из другого крыла пустующего коридора прошествовала ее величество снежная королева в трендовом плаще и двигалась она в сторону парня. Смоляные волосы как маятник покачивались за ее спиной, но больше этот маятник не обладал ни малейшей гипнотической силой. И сама Дита… Молва не ошибалась, эта француженка и правда оказалась невыносимой стервой. Каникулы в Майами раскрыли Сиднею глаза, и он осознал, что на самом деле представлял из себя его объект поклонения и страсти, хотя должен был понять это раньше. Впрочем, теперь это не имело никакого значения.
   Девушка тем временем замедлила шаг, проходя мимо него, и остановилась возле юноши. Уоррингтон каким-то образом понял, что Дита вовсе не «шла по своим делам и, увидев его, решила остановиться», нет, как раз именно к нему она и направлялась. Просто когда девушка взглянула ему в глаза, парень прочёл в её взгляде откровенную гордость и надменность, и отметил про себя, что это было первым её знаком внимания к нему после случая на пляже. В кафетерии они друг друга словно не замечали, но там другое. Здесь же никого нет, и можно не бояться на глазах полшколы снизойти до когда-то влюблённого в неё и сказать ему пару слов.
   - Что, уже ни «бонжур», ни «оревуар» не дождусь? – поинтересовалась она, даже не пытаясь скрыть усмешку. – Ты же вроде у нас воспитанный, разве нет?
  Сид, в тот момент стоявший к ней спиной, поправлял воротник. Быть может, скажи бывшая прекрасная дева это ему раньше, он почувствовал бы угрызения совести и обиду на самого себя.
   - Оревуар, Дита, - наконец развернулся он с подобием улыбки на освещенном тусклым взглядом лице, и, не дожидаясь никакой реакции от Афродиты-Мишель, распахнул входную дверь и вышел из здания.
   И всё бы ничего, апатия апатией, но промелькнувшая вдруг мысль всерьёз заставила его задуматься. Почему, если Дита теперь не представляет для него интереса, жизнь потеряла смысл?
   Ответа на этот вопрос не было.